Неточные совпадения
Он бросил фуражку с перчатками на стол и начал обтягивать фалды и поправляться перед
зеркалом; черный огромный платок, навернутый на высочайший подгалстушник, которого щетина поддерживала его подбородок, высовывался на полвершка из-за воротника; ему
показалось мало: он вытащил его кверху до ушей; от этой трудной работы, — ибо воротник мундира был очень узок и беспокоен, — лицо его налилось кровью.
«Или?» — произнесла она вдруг, и остановилась, и тряхнула кудрями… Она увидела себя в
зеркале; ее назад закинутая голова с таинственною улыбкой на полузакрытых, полураскрытых глазах и губах,
казалось, говорила ей в этот миг что-то такое, от чего она сама смутилась…
Она до обеда не
показывалась и все ходила взад и вперед по своей комнате, заложив руки назад, изредка останавливаясь то перед окном, то перед
зеркалом, и медленно проводила платком по шее, на которой ей все чудилось горячее пятно.
Вот он встал,
показался в
зеркале во весь рост, затем исчез, и было слышно, что он отдернул драпировку окна.
Были часы, когда Климу
казалось, что он нашел свое место, свою тропу. Он жил среди людей, как между
зеркал, каждый человек отражал в себе его, Самгина, и в то же время хорошо показывал ему свои недостатки. Недостатки ближних очень укрепляли взгляд Клима на себя как на человека умного, проницательного и своеобразного. Человека более интересного и значительного, чем сам он, Клим еще не встречал.
Но на этот раз знакомые слова прозвучали по-новому бесцветно. Маргарита только что пришла из бани, сидела у комода, перед
зеркалом, расчесывая влажные, потемневшие волосы. Красное лицо ее
казалось гневным.
В
зеркало он видел, что лохматый человек наблюдает за ним тоже недоброжелательно и,
кажется, готов подойти к нему. Все это было очень скучно.
На диване было неудобно, жестко, болел бок, ныли кости плеча. Самгин решил перебраться в спальню, осторожно попробовал встать, — резкая боль рванула плечо, ноги подогнулись. Держась за косяк двери, он подождал, пока боль притихла, прошел в спальню, посмотрел в
зеркало: левая щека отвратительно опухла, прикрыв глаз, лицо
казалось пьяным и, потеряв какую-то свою черту, стало обидно похоже на лицо регистратора в окружном суде, человека, которого часто одолевали флюсы.
Самгин вздрогнул, ему
показалось, что рядом с ним стоит кто-то. Но это был он сам, отраженный в холодной плоскости
зеркала. На него сосредоточенно смотрели расплывшиеся, благодаря стеклам очков, глаза мыслителя. Он прищурил их, глаза стали нормальнее. Сняв очки и протирая их, он снова подумал о людях, которые обещают создать «мир на земле и в человецех благоволение», затем, кстати, вспомнил, что кто-то — Ницше? — назвал человечество «многоглавой гидрой пошлости», сел к столу и начал записывать свои мысли.
В зале было человек сорок, но тусклые
зеркала в простенках размножали людей;
казалось, что цыганки, маркизы, клоуны выскакивают, вывертываются из темных стен и в следующую минуту наполнят зал так тесно, что танцевать будет нельзя.
Он оглянулся, ему
показалось, что он сказал эти слова вслух, очень громко. Горничная, спокойно вытиравшая стол, убедила его, что он кричал мысленно. В
зеркале он видел лицо свое бледным, близорукие глаза растерянно мигали. Он торопливо надел очки, быстро сбежал в свою комнату и лег, сжимая виски ладонями, закусив губы.
Захар не отвечал: он,
кажется, думал: «Ну, чего тебе? Другого, что ли, Захара? Ведь я тут стою», и перенес взгляд свой мимо барина, слева направо; там тоже напомнило ему о нем самом
зеркало, подернутое, как кисеей, густою пылью: сквозь нее дико, исподлобья смотрел на него, как из тумана, собственный его же угрюмый и некрасивый лик.
В это время солнце только что скрылось за горизонтом. От гор к востоку потянулись длинные тени. Еще не успевшая замерзнуть вода в реке блестела как
зеркало; в ней отражались кусты и прибрежные деревья.
Казалось, что там, внизу, под водой, был такой же мир, как и здесь, и такое же светлое небо…
При полете благодаря синему оперению крыльев с белым
зеркалом они
кажутся красивее, чем на самом деле.
Лиза примерила обнову и призналась пред
зеркалом, что никогда еще так мила самой себе не
казалась.
Сильно и звучно перекликались блистательные песни соловьев, и когда они,
казалось, умирали в томлении и неге, слышался шелест и трещание кузнечиков или гудение болотной птицы, ударявшей скользким носом своим в широкое водное
зеркало.
Черевик заглянул в это время в дверь и, увидя дочь свою танцующею перед
зеркалом, остановился. Долго глядел он, смеясь невиданному капризу девушки, которая, задумавшись, не примечала,
казалось, ничего; но когда же услышал знакомые звуки песни — жилки в нем зашевелились; гордо подбоченившись, выступил он вперед и пустился вприсядку, позабыв про все дела свои. Громкий хохот кума заставил обоих вздрогнуть.
Большая квадратная зала с
зеркалами в золоченых рамах, с двумя десятками плюшевых стульев, чинно расставленных — вдоль стен, с олеографическими картинами Маковского «Боярский пир» и «Купанье», с хрустальной люстрой посредине — тоже спит и в тишине и полумраке
кажется непривычно задумчивой, строгой, странно-печальной.
— Немедленно все вычистить! Чтобы блестело, как
зеркало! Тебя Тимофей,
кажется? Так ты меня должен знать: за мной труд никогда не пропадет. Чтобы блестело, как
зеркало.
С самого начала своей болезни Вихров не одевался в свое парадное платье и теперь, когда в первый раз надел фрак и посмотрелся в
зеркало, так даже испугался, до того
показался худ и бледен самому себе, а на висках явно виднелись и серебрились седины; слаб он был еще до того, что у него ноги даже дрожали; но, как бы то ни было, на свадьбу он все-таки поехал: его очень интересовало посмотреть, как его встретит и как отнесется к нему Юлия.
Какими блестящими и влюбленными
казались ему их глаза в
зеркалах, перед которыми они наскоро поправляли свои прически!
Калинович вошел. Единственная стеариновая свечка, горевшая перед
зеркалом, слабо освещала комнату. Гардины на окнах были спущены, и, кроме того, на них стояли небольшие ширмочки, которые решительно не давали никакой возможности видеть с улицы то, что происходило внутри. Над маленьким роялино висела гравюра совершенно гологрудой женщины. Мебель была мягкая. Бархатом обитый диван,
казалось Калиновичу, так и манил присесть на него с хорошенькой женщиной.
Довольно долго я ходил по всем комнатам и смотрелся во все
зеркала то в застегнутом сюртуке, то совсем в расстегнутом, то в застегнутом на одну верхнюю пуговицу, и все мне
казалось отлично.
В диванной, куда нас провел Фока и где он постлал нам постель,
казалось, все —
зеркало, ширмы, старый деревянный образ, каждая неровность стены, оклеенной белой бумагой, — все говорило про страдания, про смерть, про то, чего уже больше никогда не будет.
Во взаимно отражающих
зеркалах, в их бесконечно отражающих коридорах,
казалось, шевелился и двигался целый полк юнкеров.
Когда он проснулся, то прежде всего, наскоро одевшись, подошел к
зеркалу и стал опять закручивать усы кверху, что делало его совсем не похожим на прежнего Дыму. Потом, едва поздоровавшись с Матвеем, подошел к ирландцу Падди и стал разговаривать с ним, видимо, гордясь его знакомством и как будто даже щеголяя перед Матвеем своими развязными манерами. Матвею
казалось, однако, что остальные американцы глядят на Дыму с улыбкой.
Сначала долго пили чай, в передней комнате, с тремя окнами на улицу, пустоватой и прохладной; сидели посредине её, за большим столом, перегруженным множеством варений, печений, пряниками, конфетами и пастилами, — Кожемякину стол этот напомнил прилавки кондитерских магазинов в Воргороде. Жирно пахло съестным, даже
зеркало —
казалось — смазано маслом, жёлтые потеки его стекали за раму, а в средине
зеркала был отражён чёрный портрет какого-то иеромонаха, с круглым, кисло-сладким лицом.
Он давно не был в этой избе, чистой, не похожей на крестьянскую, но ему
показалось, что только вчера видел он божницу с пятью образами,
зеркало в раме «домиком», неподвижный маятник часов, гири с подковой на одной из них и низкие, широкие полати.
И оглядывалась вокруг, точно сейчас только заметив погасший самовар, тарелки со сластями, вазы варенья, вычурную раму
зеркала, часы на стене и всю эту большую, уютную комнату, полную запахами сдобного теста, помады и лампадного масла. Волосы на висках у неё растрепались, и голова
казалась окрылённой тёмными крыльями. Матвей наклонился над тетрадкой, продолжая...
Ее небольшой, но чистый голосок так и помчался по
зеркалу пруда; далеко в лесах отзывалось каждое слово;
казалось, и там кто-то пел четким и таинственным, но нечеловеческим, нездешним голосом.
Он не сомневался, что найдет в приятеле Шалонского поседевшего в делах, хитрого старика, всей душой привязанного к полякам; а вместо того видел перед собою человека лет пятидесяти, с самой привлекательной наружностью и с таким простодушным и откровенным лицом, что
казалось, вся душа его была на языке и, как в чистом
зеркале, изображалась в его ясных взорах, исполненных добросердечия и чувствительности.
Глядя в
зеркало на свое взволнованное лицо, на котором крупные и сочные губы
казались еще краснее от бледности щек, осматривая свой пышный бюст, плотно обтянутый шелком, она почувствовала себя красивой и достойной внимания любого мужчины, кто бы он ни был. Зеленые камни, сверкавшие в ее ушах, оскорбляли ее, как лишнее, и к тому же ей
показалось, что их игра ложится ей на щеки тонкой желтоватой тенью. Она вынула из ушей изумруды, заменив их маленькими рубинами, думая о Смолине — что это за человек?
Собираясь к ней, я всякий раз долго стоял у няньки перед кривым
зеркалом, завязывая себе галстук, моя триковая пара
казалась мне отвратительною, и я страдал, и в то же время презирал себя за то, что я так мелочен.
Наташа. Там уже завтракать садятся… Я опоздала… (Мельком глядится в
зеркало, поправляется.)
Кажется, причесана ничего себе… (Увидев Ирину.) Милая Ирина Сергеевна, поздравляю вас! (Целует крепко и продолжительно.) У вас много гостей, мне, право, совестно… Здравствуйте, барон!
Графиня стала раздеваться перед
зеркалом. Откололи с нее чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с ее седой и плотно остриженной головы. Булавки дождем сыпались около нее. Желтое платье, шитое серебром, упало к ее распухлым ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств ее туалета; наконец, графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном ее старости, она
казалась менее ужасна и безобразна.
Двое мужчин и женщина, плечи которой
казались сзади в этот момент пригнутыми резким ударом, обменялись вполголоса немногими словами и, не взглянув ни на кого, поспешно ушли. Они больше не
казались живыми существами. Они были убиты на моих глазах выстрелом из чековой книжки. Через дверь самое далекое
зеркало повторило движения удаляющихся фигур, и я, бросившись на стул, неудержимо заплакал, как от смертельной обиды, среди волнения потрясенной толпы, спешившей разойтись.
Но благодаря
зеркалам казалось, что здесь еще много других дверей; в их чистой пустоте отражалась вся эта зала с наполняющими ее людьми, и я, лишь всмотревшись, стал отличать настоящие проходы от зеркальных феерий.
— Да, значит голова есть; я это знаю, — отвечала Ида и стала завязывать перед
зеркалом ленты своей шляпы. Ей,
кажется, хотелось, чтобы и Маня пошла с нею, но Маня не трогалась. Истомин вертелся: ему не хотелось уходить и неловко было оставаться.
Я случайно погляделся в
зеркало. Взбудораженное лицо мое мне
показалось до крайности отвратительным: бледное, злое, подлое, с лохматыми волосами. «Это пусть, этому я рад, — подумал я, — я именно рад, что
покажусь ей отвратительным; мне это приятно…»
В нем, как в магическом
зеркале, отражаются и по воле его останавливаются, застывают, отливаются в твердые недвижные формы — все явления жизни, во всякую данную минуту. Он может,
кажется, остановить саму жизнь, навсегда укрепить и поставить перед нами самый неуловимый миг ее, чтобы мы вечно на него смотрели, поучаясь или наслаждаясь.
Павел невольно взглянул в
зеркало, и — боже мой! — как некрасива и непредставительна
показалась ему его собственная фигура!
Солнце только что
показалось из-за темных гор, ограждавших противоположную сторону реки; ровная, тихая, как золотое
зеркало, сверкала она в крутых берегах, покрытых еще тенью, и разве где-где мелькали по ней, словно зазубрины, рыбачьи лодки, слегка окаймленные огненными искрами восхода.
О наружности самому судить, конечно, трудно, но мне
кажется, что и собою я не совсем дурен, хотя, сознаюсь, бывают ненастные осенние утра, когда мое собственное лицо
кажется мне в
зеркале отвратительным.
Чтобы действительно увериться, что он не пьян, майор ущипнул себя так больно, что сам вскрикнул. Эта боль совершенно уверила его, что он действует и живет наяву. Он потихоньку приблизился к
зеркалу и сначала зажмурил глаза с тою мыслию, что авось-либо нос
покажется на своем месте; но в ту же минуту отскочил назад, сказавши...
— Ночь теперь если тихая… — начал он с заметным удовольствием, — вода не колыхнется, как
зеркало… Смола на носу лодки горит… огромным таким
кажется пламенем… Воду всю освещает до самого дна: как на тарелке все рассмотреть можно, каждый камышек… и рыба теперь попадется… спит… щука всегда против воды… ударишь ее острогой… встрепенется… кровь из нее брызнет в воду — розовая такая…
Мы проехали мимо. Мне
казалось, что все эти впечатления сейчас исчезнут и что я проснусь опять на угрюмой бесконечной дороге или у дымного «яма». Но когда наш караван остановился у небольшого чистенького домика, — волшебный сон продолжался… Теплая комната, чистые и мягкие постели… На полу ковры, в простенках — высокие
зеркала… Один из моих спутников стоял против такого
зеркала и хохотал, глядя на отражение в ровном стекле своей полудикой фигуры…
Каким-то новым чувством смущена,
Его слова еврейка поглощала.
Сначала
показалась ей смешна
Жизнь городских красавиц, но… сначала.
Потом пришло ей в мысль, что и она
Могла б кружиться ловко пред толпою,
Терзать мужчин надменной красотою,
В высокие смотреться
зеркалаИ уязвлять, но не желая зла,
Соперниц гордой жалостью, и в свете
Блистать, и ездить четверней в карете.
Жилым все
казалось в шатре: и
зеркало в раме серебряных листьев, альбом на столике в костяном переплете, и портрет последней княгини на мольберте — княгини юной, княгини в розовом.
Вдруг приотворилась дверь. В узком отверстии
показалась голова, — это заглянула горничная Макрина, смазливая девица с услужливо-лукавым выражением на румяном лице. Елена увидела ее в
зеркале. Это было так неожиданно. Елена не сообразила, что ей сделать или сказать, и стояла неподвижно. Макрина скрылась сейчас же, так же бесшумно, как и появилась. Можно было подумать, что она и не подходила к двери, что это только так привиделось.
Покои двухсаженной вышины, оклеенные пестрыми, хоть и сильно загрязненными обоями, бронзовые люстры с подвесными хрусталями,
зеркала хоть и тускловатые, но возвышавшиеся чуть не до потолка, триповые, хоть и закопченные занавеси на окнах, золоченые карнизы, расписной потолок — все это непривычному Алексею
казалось такою роскошью, таким богатством, что в его голове тотчас же сверкнула мысль: «Эх, поладить бы мне тогда с покойницей Настей, повести бы дело не как у нас с нею сталось, в таких бы точно хоромах я жил…» Все дивом
казалось Алексею: и огромный буфетный шкап у входа, со множеством полок, уставленных бутылками и хрустальными графинами с разноцветными водками, и блестящие медные тазы по сажени в поперечнике, наполненные кусками льду и трепетавшими еще стерлядями, и множество столиков, покрытых грязноватыми и вечно мокрыми салфетками, вкруг которых чинно восседали за чаем степенные «гости», одетые наполовину в сюртуки, наполовину в разные сибирки, кафтанчики, чупаны и поддевки.